Виктория Тищенко
Воздух был полон густыми июлями
(ох, мурава - не зола, зелена).
Как же любили мы сравнивать с пулями
колос-лучи, голубые глаза.
Мира величие - и величание…
...а сонця — яблука червоні
з долоней днів у прірву снів.
Троянди, мов троянські коні,
на крихах миру, навесні.
Хмаринок білих коливання
Дом умолк. Ты вот-вот придешь,
сбросишь куртку тряпьем ненужным,
чуть ругнешь грубый мир наружный -
всё одно что метель, что дождь.
После ужина, сыто-тих,
Що є кохання? Що є вчинок цінний?
Коли мене — розчавлену, зненулену
ти втиснув в потяг евакуаційний.
А сам лишився. На війні. Під кулями...
Со мной не соскучишься... Это не едкая шутка,
а данность, которую стоит признать и принять.
Досталась мне детскость: не в в облике, нет —
но в поступках,
как редкостный и не совсем бесполезный талант.
С тобой мы дети шумных городов.
Поэзию бетона и асфальта
впитали мы. Нам ближе звуки альта,
чем пенье задушевных соловьев.
Досталась нам не зелень майских трав,
Весной, когда лист безмятежно-зеленый
подобно Вселенной
рождался из точки.
И дождь разминал
оголенную почву:
- нетленна,
Луна так близко – бледная сестра.
А город мал… Он тает под ногами.
Едва видны высотные дома,
исколотые тонкими огнями.
Каскад моих каштановых кудрей
Из тумана возник
день – белеющий лист.
Для меня это миг,
для тебя это жизнь.
Пусть уйдет втихаря
Той був готов зробити для мене все.
А той не робив нічого
(ну майже нічого,
окрім того, що бажалося йому).
Але мені все сняться
ті човни — карі очі.
Снова сирень – серенада весны и сессий,
снова окно, что колышет дитя-звезду.
Я провожу воспитательную работу с сердцем,
разум вселяю в его каждый четкий стук.
Я говорю ему: «Видишь, закат обуглен,
Нет уже нежного, небного, нашего.
Сир тот балкон — в одиночестве сив.
Как мы разъехались… заживо… наживо…
вечной потехою съёмных квартир.
Но эстакады — всегда треугольники.