Виктория Тищенко
Снова сирень – серенада весны и сессий,
снова окно, что колышет дитя-звезду.
Я провожу воспитательную работу с сердцем,
разум вселяю в его каждый четкий стук.
Я говорю ему: «Видишь, закат обуглен,
Взросление – сомненье в том, что ты
родился Богом… Вместо сверхзадачи
давай пойдем на луг – и по-ребячьи
разденемся почти до наготы.
Не будем упиваться мёдом тел,
Дом умолк. Ты вот-вот придешь,
сбросишь куртку тряпьем ненужным,
чуть ругнешь грубый мир наружный -
всё одно что метель, что дождь.
После ужина, сыто-тих,
Нет уже нежного, небного, нашего.
Сир тот балкон — в одиночестве сив.
Как мы разъехались… заживо… наживо…
вечной потехою съёмных квартир.
Но эстакады — всегда треугольники.
Сирень прильнула к белоснежной раме,
щекочет ноздри ветра
синий ворс.
Я ветку срежу у весны на память,
как у меня ты срезал прядь волос.
Той був готов зробити для мене все.
А той не робив нічого
(ну майже нічого,
окрім того, що бажалося йому).
Але мені все сняться
ті човни — карі очі.
Скрипичный ключ чужого разговора
на барабанных перепонках снов.
Сквозь облаков задернутые шторы -
зародыш солнца в скорлупе домов.
И синевы расплывчатые гребни
О, ирисы в лазоревых плащах,
с крестами, чуть подтёкшими от влаги,
вы у безвестных рыженьких лачуг
несёте свои маленькие шпаги.
То наскоком жадным, то небыстро –
вором в ожидании момента
золотые пальцы пианиста
подбирались к сути инструмента.
У границы деревянной плоти
С тобой мы дети шумных городов.
Поэзию бетона и асфальта
впитали мы. Нам ближе звуки альта,
чем пенье задушевных соловьев.
Досталась нам не зелень майских трав,
Мученики, мученицы Бучи
с чистыми открытыми глазами.
Ветер чёрный, медленный, зыбучий,
словно вечный реквием над вами.
На балконах краски - иск азалий
Ты помнишь тот снимок – штришок напослед
в тот день, как женился Валерка-сосед?
Всех в гости к себе звал торжественный дом,
да нам не сиделось за шумным столом.
